Три имени
Различны даже названия этого сражения: если германские историки выбрали для него местечко Танненберг, находящееся на одной стороне поля битвы, то польская традиция выбрала местечко Грюнфельд / Грунвелт, находящееся на другой стороне этого поля. В случае вошедшей позже в употребление в польском языке версии Грюнвальд по сути дела идет о банальной описке. Секретарь канцелярии польского короля Владислава Ягелло в декабре 1410 г. вместо Грюнфельда /Грунвельта написал обозначение campo dicto Grunwalt и превратил тем самым «е» в «а». Литовские историки долго не могли решить в чью-то пользу. В их трудах еще в начале XIX столетия звучало название «битва при Танненберге». Однако при публикации в 1861 г. перевода фундаментального русскоязычного исследования по истории битвы была осуществлена попытка переложить название местечка Грюнфельд / Грунвельт на литовский язык, и возникло наименование Жалькрюмис, в переводе же с польского на литовский в 1887 г. употребили название Жалиагирис, затем оно было слегка изменено и превратилось в распространенное на сегодняшний день Жальгирис.
Коллективная память
В Польше память о битве была и остается наиболее ярко выраженной, в ХХ столетии наблюдалось еще более бурное развитие коммеморативных процессов, чем в более ранние, близкие к самому событию века. Ключевым моментом этого развития стал 1910 г. и 500-летний юбилей битвы, когда удалось придать памяти о сражении статус всенародного события и укоренить в восприятии общественности и польской коллективной памяти миф о Грюнвальде. Роль ускорителя данных процессов сыграл период разделения Польши: с 1795 г. прекратило существовать самостоятельное государство, а его территории принудительным образом были разделены между Пруссией, Австрией и Россией, - тогда битва при Грюневальде воспевалась как блистательный пик прежнего польского величия, триумфальная победа над «злобными немцами». После Второй мировой войны данное восприятие события в Польше вновь приобрело широкое распространение и поддержку со стороны официальных властей, например, это нашло свое отражение в фильме «Крестоносец» (Krzyżacy) режиссера Александра Форда, чей зрительский успех до сих пор не удалось повторить ни одной польской киноленте.
В Литве публичное внимание к Жальгирису начало возрастать в начале 1930-х гг., в ходе мемориальной кампании к 500-летию со дня смерти Великого князя Витольда – предводителя литовских армий в 1410 г. В Литве ХХ столетия формирование образцов толкования давних событий пошло по польскому сценарию. После того как по результатам Первой мировой войны в 1918 г. Литва после долгих лет вновь приобрела государственную независимость, структуры коллективной памяти нашли свою опору в восхищении героическими деяниями литовцев былых времен.
Исходя из вышесказанного, вовсе не удивительно, что вскоре дело дошло до конфликта толкований: хотя польская и литовская армия сражались против Тевтонского ордена плечом к плечу, отныне все просвещенные умы волновал вопрос, кто и какой вклад внес в победу. Литовские историки выдвинули тезис, что временное отступление литовцев с поля битвы в 1410 г. было запланированным тактическим маневром, более того, что именно эта тактика литовских частей привела к победе, в то время как действия польских формирований имели второстепенное значение. Польские историки рассматривали ситуацию с точностью до наоборот – в ставшем классическим произведении о 1410 г. военный вклад литовского князя Витольда и его частей оценивался как незначительный.
Общими чертами с польской и литовскими представлениями характеризовалась историческая память России, в которой рыцари средневекового ордена представлялись агрессивными соседями, в 13 столетии внезапно появившимися на побережье Балтийского моря и сеявшими в ходе своих вторжений страх и ужас. Здесь подчеркивалась значимость собственных свершений против рыцарей ордена, например, возведенная в ранг мифа победа Александра Невского над рыцарями Ливонского ордена на льду Чудского озера в 1242 г., а отнюдь не битва 1410 г. В случае данного сражения для российской стороны было важным возвысить вклад русских соединений в составе польского и литовского войска.
Противоречия памяти о событиях 1410 г. сильны и в Германии. Согласно знаменитому эссе историка Генриха фон Трейчке, опубликованному в XIX в., для Тевтонского ордена – прямого предшественника прусско-германского господства в «Прусской земле» - битва при Танненберге стала ощутимым поражением. С точки зрения германской нации это сражение поставило под угрозу весь процесс немецкого расселения и установление господства на северо-востоке Европы. С удовлетворением описывалось превращение Пруссии с XVIII столетия в великую державу, а победа немецких армий под командованием Пауля фон Гинденбурга над русской армией в ходе Первой мировой войны, тем более в географической близости к местам средневековых сражений при Танненберге, расценивалась как реванш. Очевидно под влиянием советского историописания сформировалось восприятие событий в ГДР. Согласно восточногерманской исторической науке битва 1410 г. стала заслуженным поражением зациклившихся на идее экспансии немецких феодалов. Сегодня, когда Гинденбург уже не воспринимается как образец для подражания, а ГДР отошла в историческое небытие, в немецкой памяти битва при Танненберге все больше погружается в безвестность и рассматривается как событие лишь при исследовании истории Польши.
Что привлекает нас в событиях 1410 года сегодня?
Битва при Танненберге / Грюнвальде / Жальгирисе 1410 г. является вдохновением для различных способов повествования. В первую очередь следует назвать версии национальной истории, описывающие борьбу между Тевтонским орденом, с одной стороны, и Польшей, Литвой и Россией – с другой. В последние два столетия этот способ трактовки событий являлся основным. Во-вторых, еще одна перспектива обращения к происходившим событиям все зависимости от национальной принадлежности заключается в изучении крестовых походов как христианского феномена. В-третьих, это сражение – известный и вдохновляющий материал для исследователей техник средневекового ведения войны. Здесь объектом усиленного интереса становятся средневековые жизненные установки и жизненные миры, которые пытается воспроизвести растущее в масштабах Европы реконструкционное движение.